В отличие от Оксфорда Кембридж в те времена был относительно изолирован от Лондона. Только с 1792 года было налажено прямое регулярное почтовое сообщение. На преодоление расстояния от Лондона до Кембриджа требовалось семь часов с четвертью.

В XVIII веке корона и парламент все охотнее предоставляли университет самому себе. Доны и студенты занимались тем, что им больше всего нравилось: учились и развлекались. Ловили рыбу и охотились, сидели в кофейнях, ходили на театральные представления и к проституткам, услуги которых при таком скоплении холостых преподавателей и жеребцов-студентов были весьма доходны. В комнате отдыха, этом георгианском закулисье Сент-Джонс-колледжа, еще можно ощутить атмосферу того элегантного века и пиршеств Гаргантюа – «в высшей степени комфортабельный и респектабельный век», по определению Лесли Стивена.

К оксбриджским клише тех лет относятся образы клюющих носом донов и бойких студентов, поглощенных охотой, рыбалкой или возлияниями. Уже в те времена эскапады эксцентричных сынков аристократии привлекали больше внимания, чем скрюченные спины книжников. Большинство студентов, однако, были из небогатых семей, много работали и в будущем надеялись по меньшей мере на доход, который позволил бы им прокормиться. Многие профессора георгианского Кембриджа вообще не читали лекций или просто отсутствовали.

К 1800 году репутация Кембриджа, как и Оксфорда, была серьезно подмочена. Два других университета обошли их по рангу, прежде всего в естественных науках: шотландский Эдинбург и Геттинген, где ганноверский курфюрст Георг II Август основал университет, вскоре ставший самым уважаемым учебным заведением Ганновера. Внутри страны впервые включились в конкуренцию Даремский (1832) и Лондонский (1836) университеты. Оксбридж утратил монополию. При этом число студентов выросло: преуспевающий буржуазный средний класс нуждался в новых образовательных центрах. И даже в Кембридже, в этом коммерциализированном обществе викторианцев, едва затронутом индустриализацией, почувствовали, что пора приносить пользу. Реформы запоздали. Толчок дал принц Кобургский, Альберт, супруг королевы Виктории.

С небольшим перевесом в голосовании Кембриджский университет избрал в 1847 году своим канцлером этого малопопулярного немца. К облегчению королевы принц Альберт обрел, наконец, собственное поле деятельности. На самом же деле принц Альберт знал об образовании в Германии и Англии больше, чем большинство британских академиков. Но для решительных реформ он был слишком мягок и чересчур уважительно относился к кембриджским традициям. Лишь с Университетским актом 1858 года он начал ревизию законов и учебной программы. Была значительно урезана автономия колледжей по отношению к университету. Время привилегий прошло: не только католики требовали права на образование – женщины тоже хотели учиться.

Когда мисс Эмили Дэвис в 1869 году, набрав пять студенток, приступила к преподаванию, это было столь же скромное, сколь и решительное начало. Гёртон-колледж стал первым женским колледжем в Великобритании, а через два года вслед за ним появился Ньюнэм-колледж. Интеллектуальная и социальная свобода для девушек? К чему это приведет? Под прогрессом викторианское общество понимало нечто иное.

Постепенно кембриджские профессора привыкали к присутствию женщин на своих лекциях. Однако сэр Артур Квиллер-Коуч обращался к своей смешанной аудитории исключительно «джентльмены». Уже в 1890 году студентка сдала экзамен лучше всех в своем выпуске, но заслуженную академическую степень она не могла получить еще очень долго: об этом позаботились джентльмены, наложив вето в Сенате. Кембридж был последним британским университетом, признавшим за женщинами полное академическое равноправие, от права голоса до торжественного присвоения степени. Это случилось лишь в 1948 году, на двадцать восемь лет позже, чем в Оксфорде, и стало своеобразным рекордом. Кингс-колледж и Черчилль-колледж были первыми мужскими колледжами Кембриджа, принявшими в свое число студентов-женщин, Магдален-колледж – последним (1987).

В те героические дни, рассказывал мне главный привратник Сент-Джонс-колледжа, «у моего предшественника Боба Фуллера на рукаве была черная повязка, а флаг колледжа был приспущен». Сейчас более трети студентов составляют женщины, но среди профессуры их всего шесть процентов.

В 1871 году законом была прекращена дискриминация нонконформистов. До тех пор все те, кто желал получить магистерскую степень, должность в колледже или преподавать, должны были признать «Тридцать девять статей». Эта процедура признания Англиканской государственной церкви, практиковавшаяся с 1563 года, полностью исключала католиков, иудеев и других диссидентов. Но даже и после запоздавшего эдикта о толерантности участие студентов в ежедневных богослужениях в часовне было обязательным до конца Первой мировой войны, а в некоторых колледжах еще дольше.

То обстоятельство, что Кембридж постепенно расстается со Средневековьем, проявилось в 1861 году, когда в университете появился первый женатый дон. За год до этого был официально упразднен целибат для членов конгрегации. Поскольку колледжи самостоятельно принимали решение по этому вопросу, готовность членов колледжа к браку в массовом порядке проявилась лишь после 1880 года. Это породило бум рождаемости и строительства в Кембридже. С появлением домов для академических семей сходил на нет образ жизни колледжей: симбиоз преподавателей и студентов под одной крышей.

Некоторые доны и по сей день сожалеют об этом: «Я верил в колледж как семью, подлинно однополое сообщество, – сказал мне Дэвид Уоткин, член Питерхаус-колледжа. – Мой идеал, когда доны живут в колледжах, как и студенты, находящиеся in statu pupillari (в положении учеников). Это было совершенно необыкновенное сообщество, которое существовало весьма успешно, пока его совершенно необдуманно не разрушили, следуя бессмысленной моде на равноправие. А я не приветствую никаких проявлений равноправия там, где получают высшее образование».

В генетическом отношении разрешение на браки привело к замечательному усилению оксбриджского фактора. Некоторые университетские семьи соединялись, их дети становились донами в Оксфорде и Кембридже, ректорами Итона или Регби, занимали ключевые позиции в политике, литературе, публицистике. К таким академическим династиям Оксбриджа относятся Арнольды, Адрианы, Батлеры, Хаксли и Стивены, кваркерские семьи Гарни, Фрай, Гаскелл, Ходжкин, такие блестящие фамилии, как Маколей, Тревельян и Дарвины, которые, в свою очередь, состоят в родстве с Кейнсами. Эти немногие семьи производили непропорционально высокий процент уважаемых, влиятельных личностей с начала века и вплоть до 1930-х годов – в высшей степени консервативную интеллектуальную аристократию, кровные и духовные родственные связи которой описал кембриджский историк Ноэль Аннан, один из последних видных наследников этой аристократии, к тому же женатый на берлинке из дома Ульштайнов, известных книжных издателей.

Оксбриджское «близкородственное скрещивание», однако, имеет и обратную сторону: социальную обособленность. У детей рабочих даже после университетской реформы не было почти никаких шансов. «Истинной причиной нашего исключения стало то, что мы были бедны», – писал Чарлз Кингсли. Для героя его романа Олтона Локка, портного и поэта, Кембридж в 1850 году был так же недостижим, как Оксфорд для каменотеса Джуда из романа Томаса Гарди в конце того же века. Сам Кингсли, от исторических романов которого осталось только географическое название «Вперед, на Запад!», стал в 1860 году профессором современной истории в Кембридже. Принц Альберт назначил его тьютором своего старшего сына, Эдуарда VII, тогда еще студента Тринити-колледжа, которому импонировало «мускулистое христианство» Кингсли. Чемпион из рабочей среды и воспитатель принцев, христианский социалист и ненавистник католиков, кембриджец Чарлз Кингсли был очень популярен у викторианцев еще и потому, что воплощал в себе противоречия эпохи.